Виталий Гладкий - Ниндзя в тени креста
Внешне Гоэмон мало чем отличался от жителей Лижбоа. Только слегка раскосые глаза выдавали в нем азиата (при ближайшем рассмотрении), да странного вида меч у пояса. Что касается его лица, то физиономии разной степени смуглости были у многих жителей столицы Португалии; добрая половина мужчин Лижбоа связала свою жизнь с океаном и дальними плаваниями в южных морях, где нещадное солнце и ветры красят и дубят кожу не хуже, чем это делают кожемяки.
Одежда, которую прикупил ему Фернан де Алмейда, едва они оказались на берегу, было ношеная, но такая же, как у многих других португальцев: белая рубашка (ее называли камис), темно-коричневые чулки-кальсес, узкий жилет-корпесуэло, к которому тесемками привязывались короткие штаны, и хубон – куртка под цвет чулок с высоким стоячим воротником. Форму штанам и куртке, согласно моде, придавали туго набитые ватой подкладки, которые сильно стесняли движения. По этой причине Гоэмон все время дергался, стараясь приспособиться к иноземному одеянию. Он словно пытался выползти из него – как змея, которая меняет свою старую кожу.
Фернана де Алмейду он, конечно же, нашел в таверне. А где еще может обретаться человек, месяцами болтающийся по морям-океанам и наконец ощутивший под ногами земную твердь? Конечно, Гоэмону пришлось немало потрудиться, заглядывая в каждую таверну, встречавшуюся на пути. А питейных заведений в нижнем городе на каждой улице было несметное число. Но в еще большем количестве встречались здесь падшие женщины. Завидев стройного «красавчика», как именовали они Гоэмона, они набрасывались на него толпой, как пчелы на мед, предлагая такой набор «услуг», что его уши не только горели от стыда, но, казалось, удлинились и стали как у кролика.
Единственным спасением от такого внимания было мигом заскочить в открытую дверь ближайшей таверны. Рассмотрев бражничавших гуляк и убедившись, что господина там нет, Гоэмон осторожно выглядывал наружу, дабы убедиться, что женщины нашли другой объект для атаки, а затем совершал отчаянный рывок к соседней таверне, благо она находилась совсем рядом.
Гоэмон подоспел как раз вовремя. Де Алмейда был мертвецки пьян, но каким-то чудом держался на ногах вполне крепко. Поначалу он даже не узнал Гоэмона, приняв его за кого-то другого. А когда наконец до него дошло, кто стоит перед ним, фидалго обнял юношу и полез к нему лобызаться.
– Друг! Ты настоящий друг, парень! Ты мне как брат! – бормотал де Алмейда; он так расчувствовался, что даже пустил слезу.
«Похоже, плакать на земле своей родины вошло у него в привычку», – снисходительно подумал Гоэмон. Он ни в коей мере не осуждал его за это и не презирал, хотя синоби имел право пускать слезу только тогда, когда нужно было обмануть врага, усыпив его бдительность мнимой покорностью. Юный ниндзя видел своего господина в деле и точно знал, что тот сражается как истинный самурай.
Такое уважение к слуге проснулась у Фернана во время боя с турецкими пиратами. От него не укрылось, что Гоэмон спас ему жизнь, рискуя своей. А когда горячка сражения схлынула, на юношу вылился целый поток славословий; все матросы и капитан видели, как он дрался и сколько османов полегло под ударами его ниндзя-то. Дальнейший путь до самого Лижбоа стал для Гоэмона настоящим праздником. Все маринеро и груметы почтительно приветствовали его, а наемники де Алмейды вообще приняли юношу в свою компанию и щедро угощали добрым вином.
– Господин, вам пора уходить, – сказал Гоэмон, взяв де Алмейду под локоть.
– Ни в коем случае! Давай выпьем… эй, амиго! – Фернан схватил за рукав подростка, обслуживающего столы. – Принеси нам вина!
– Нет! – резко сказал Гоэмон, теряя терпение. – Вам хочется спать в луже, как свинья?
– Как свинья… – Фидалго тупо уставился на юношу. – А что, это чертовски интересная мысль! – Он вдруг громко расхохотался, а затем, отсмеявшись, продолжил: – Лежишь себе среди милых, приветливых свинок, почесываешь бока, и тебе глубоко плевать, что думает об этом общество, сплошь состоящее из циничных притворщиков. И ростовщиков… будь они прокляты! Это из-за них я покинул свой замок и отправился воевать, чтобы рассчитаться с долгами…
Ему сильно хотелось еще выпить и поговорить, но Гоэмон тащил его за собой, как муравей кокон гусеницы – Фернан де Алмейда был крупнее японца. Юноша заметил, что за одним из столов назревает крупная ссора, которая в портовых тавернах очень быстро перерастала в выяснение отношений при помощи оружия.
Увы, до начала схватки покинуть таверну они не успели. Раздалась грубая брань, и клинок навахи – большого складного ножа, обагрился кровью. Ранение было легким – всего лишь неглубокий порез, но затем события развернулись нешуточные. Все клиенты таверны, словно одновременно, сошли с ума. Раздался звон клинков, дикие вопли, стоны раненых, грохот опрокинутых столов и скамеек… Вскоре все дрались с необычайной яростью и азартом, будто на портовых гуляк напал жестокий враг. Среди них были люди разных сословий, в том числе и дворяне, но запал у всех был одинаковый. Горячая южная кровь в их жилах, к тому же изрядно подогретая вином, взяла верх над здравым рассудком.
На Фернана де Алмейду тоже напали, но он даже не успел обнажить свой меч. Гоэмон жестким «ударом змеи» в область сердца отправил одного из нападавших в глубокий обморок, а второму припечатал свой башмак к подбородку с такой силой, что бедолага по пути к противоположной стене харчевни свалил с полдесятка драчунов.
– Ходу, сеньор, ходу! – яростно вскричал Гоэмон и с такой силой рванул на себя фидалго, что они вылетели из таверны, будто ошпаренные.
И вовремя – к таверне уже бежали стражники алькайда, командовавшего охраной рынка, а также улиц «бейти». У стражников чутье на драки было, как у хороших ищеек. В разборки они обычно не вмешивались (чтобы не попасть под горячую руку), зато потом отыгрывались на задержанных по полной. Никому из матросов, торговцев и жителей Лижбоа, схваченных за поножовщину в присутственном месте, не улыбалась перспектива отведать тюремной баланды и понюхать запах прелой соломы, полной вшей, которая служила постелью узникам Замка Святого Георгия. Приходилось платить, и немало, чтобы избежать судебных разбирательств и тюремного заключения. (Нужно заметить, что удар навахой – если, конечно, он не заканчивался смертью – не считался таким уж страшным преступлением, как богохульство, к примеру.)
Гоэмон об этом знал, поэтому постарался увести господина как можно дальше от таверны, хотя тот и рвался вернуться, чтобы кого-то за что-то наказать. Юноше совсем не хотелось рисковать последним кошельком с золотыми, потому как тот, что висел у пояса фидалго, был практически пуст.
